Louder than words

Какое-никакое послесловие почти четырехлетнему труду полагается, он честно заслужил. К тому моменту, как я его дописала, я возненавидела его всеми фибрами души. Я считала, что впустую потратила время на никому (в первую очередь, мне) не нужную вещь, а при мысли об итоговой редактуре меня тошнило. Понадобилось сколько-то времени, чтобы отвлечься, и снова воспринимать его нормально. Относительно нормально, ибо положительных эмоций он не вызывает у меня до сих пор, и мы сошлись на нейтралитете.

За такое долгое время концепция не сказать, чтобы кардинально изменилась, но, определенно, мутировала. Я собиралась написать элементарную историйку о том, как поссорились два сводных брата и пытаются помириться. А получилось прямо по классику — про потерянные ключи от счастья женского. Еще немного про свободу и чуть-чуть про Бога. Словом, какие-то сплошные авторские размышления о жизни и признания в любви. Ну как умею.

Сюжет от и до был придуман за один день и с тех пор только обрастал подробностями. Изначально я не собиралась писать про Второй дом так много, а про Валинор — вообще. Но в какой-то момент все они потребовали своей доли внимания и печатных знаков, как это обычно и бывает.
Авторская кухня была неприглядна и хаотична. Главы писались разрозненно, потом сшивались, подгонялись и стыковались — благо, в голове текст жил сразу полностью. Главы писались в тетрадках на коленках в электричках, в больших блокнотах с обратной стороны лекций на скучных парах, крохотных блокнотах в поезде Беломорск — Москва, печатались, стирались, переписывались, терялись. Я собирала в копилку все, что могла, как скряга, каждую мелочь, деталь и случайную мысль. В результате в нем четыре библейских цитаты, что, по правде говоря, ровно на четыре больше, чем следовало бы.
Еще это текст насквозь песенный, и между строк притаилось гораздо больше, чем вошло в эпиграфы и названия глав. За время написания у меня собралась целая фонотека.
Тремя китами были эти:










Первая задавала общий тон и дала жизнь общему эпиграфу романа. Прочие две должны были дать названия двум главам, но названия изменились, а суть осталась.
Закончить же мне хочется небольшим бонус-трэком фрагментом, который был написан одним из первых, но в итоговую редакцию не вошел. Норлин Илонвэ сочла, что он снижает градус накала в финале, а я — что он слишком фанфик и совершенно не будет понятен не читавшим «Сильмариллион». Зато у тех, кто читал, он снимет все вопросы (буде они еще оставались) о том, как же повернулась дальнейшая история. Мне он нравится исключительно цитатой.
Хронологически фрагмент идет перед эпилогом.

( Read more... )

 Вот теперь — окончательно конец. Полностью текст лежит здесь. За обложку спасибо norlin_ilonwe.


 

Эпизод 15.



В мире оказалось намного больше оттенков, чем Гиль могла себе вообразить, и к этой пестроте глаза привыкали неохотно и долго. Первые несколько дней после появления яркого светила — солнца — она выходила из дома на рассвете да на закате. Воспаленные веки отказывались подниматься, и Лайрэ давала ей отвар делать примочки, которые немного снимали боль в глазах. Так что Гиль вынужденно стала затворницей. Она сидела у окошка, шила и штопала. Шитья всегда было с избытком. Когда же солнце клонилось к земле, Гиль выпрямляла затекшую за день спину, сворачивала рукоделие и с радостью выходила наружу. Она полюбила подниматься на северо-западную башенку и стоять там с дозорными. Иногда, когда воздух был особенно ясен, Гиль могла различить снежные шапки на дальних горах. Но чаще всего она любовалась закатной степью. Уходящее солнце окрашивало травы во все оттенки рыжего, розового и золотого, и под ветром по полям бежали волны. По лицу Гиль скользили теплые лучи, и она против воли легонько улыбалась, чуть прикрывая глаза.
Иногда же вечером она усаживалась на крыльце, чтобы разобрать травы. Их аромат бывал насколько силен, что платье пропитывалось запахом чабреца и душицы.
( Read more... )

Эпизод 14.


( Read more... )

Эпизод 13.

Начать с того, что он… нет, с того, что у него… нет, что с ним… С чего же начать? А, вот оно.
Давным-давно, в такие безмятежные времена, что уже никто и не думает о них, в дальней заморской стране, в ласковом золотом свете, он пришел в мир. Мир уже не был юн и много повидал, так что нисколько не удивился тому, что под прозрачным небесным куполом распахнулись чьи-то глаза. Удивительным было то, что от этого закрылись другие глаза.
Небывалая весть, слушайте! Такого не случалось во все времена: чтобы жил один, умерла другая. И повелась с той поры в одной ничем, кроме этого, не приметной семье неколебимая традиция — отдавать свою жизнь, чтобы жил другой. Ибо нет больше той любви, как если…

( Read more... )

Эпизод 12.

Если закрыть глаза, кажется, что мира нет. Эту незамысловатую хитрость Ильваниэн освоила еще в детстве. Она любила воображать, что все вокруг возникает, когда она поднимает ресницы, и эта игра никогда ей не надоедала. Еще Ильваниэн иногда представляла, будто она осталась одна на всей земле. Она забиралась в укромный уголок и строила себе «убежище», которое, конечно, никогда не смогло бы ее ни от чего укрыть. Однажды Ильваниэн слишком увлеклась этой игрой, и родители надолго потеряли ее из виду. Ее сурово отчитали, и с тех пор не спускали с нее глаз.
( Read more... )

"Надо избавляться от литературного языка" (о диалектологии).

"Если я сама кошелек из сумки — это я вынула, а если кто-то другой в трамвае — это вытащил" (о семантике глаголов).

***
Предзащиту мне поставили на конец декабря. Так что забудьте о моем существовании.

Эпизод 11.

Более всех прочих Валар почитают эльдар Владычицу звезд. Тиндомиэль исключением не была — и ее избранное имя только подчеркивало это.[4] С ним она чувствовала себя истинно той, кем была: ученицей Варды.
Ее отцовское имя, Астарвэн, нынче звучало пророчески — или насмешкой.[5] Но и это имя она любила, признавая его правдивость: Астарвэн всегда оставалась верна себе.
Было у нее и третье имя, данное мужем прозвание. Это имя мало кто знал, и тайным оно было не без причины. Астарвэн Тиндомиэль приняла его с гордостью — и с пониманием того, какой груз ложится на ее плечи. Короткое, но столь много говорящее тому, кто вошел в семью Финвэ.
Мириссэ, Драгоценная.[6]
( Read more... )

Есть вещи, которые мой разум постичь бессилен. Например, некоторые методы обучения. Я время от времени интересуюсь у ученика, чем они занимаются в школе и смотрю учебник (все та же извечная Афанасьева-Михеева). И тут ба-бах — он рассказывает, что иногда им задают пересказ текста. И — да, угадали — пересказ подразумевает под собой зубрежку текста наизусть.

Ну елки.