"Звезда": эпизод 12, ч.2

[lempi]

Эпизод 12, ч.1

***

Распахнутый было настежь сундук захлопнулся со звонким стуком. Майтимо отбросил за спину тяжелые волосы. У него имелось еще довольно разнообразных плащей, но по удобству ни один не мог сравниться с самым обычным серым. Который необъяснимым образом исчез. Майтимо перевернул вверх дном всю палатку, заглянул к Амбарто, который славился привычкой подбирать все, что плохо лежит, но плащ как в море канул. Майтимо хорошо помнил, что оставил плащ — швырнул — в зале совета, но там его не оказалось. Ходить по всему лагерю и спрашивать, кто мог взять плащ, значило дать прекрасный повод для насмешек со стороны Карнистира и Атаринкэ, которые ни за что не упустили бы такой шанс поддеть старшего брата, чья аккуратность в семье стала нарицательной.
Словом, плащ пропал, однако Майтимо не собирался так легко сдаваться. Он снова отправился в зал совета, снова ничего там не нашел, зато набрел на удачную мысль. С недавних пор в домике появились жильцы, так, может, кто-то из них что-нибудь ему подскажет. Майтимо зашел сначала на правую сторону: комнаты были пусты и темны. Тогда через зал он прошел на левую половину дома. Там тоже царила тишина, но судя по тонкой полоске света под одной из дверей, за ней кто-то был. Майтимо легонько постучал по косяку и услышал звонкое: «Заходи!» Он толкнул дверь и, пригнувшись, вошел.
На столе, придвинутом вплотную к окну, стоял горящий медный пятисвечник. У стены, на низкой кровати, сидела Гиль. В руках у нее был злосчастный плащ, который подвергался бежалостной штопке.
Майтимо припомнил, что в той вылазке он чудом отделался дырой в плаще, а не в боку. Под орочий ятаган он подставился, когда бросился прикрывать правый фланг, обнаженный отцом, который совершенно неожиданно для Майтимо повел воинов в прорыв. Центр не успел среагировать, и в разорванную линию вклинились орки. У Майтимо не было иных вариантов, кроме как закрывать брешь; иначе бы их окружили. Мерзкие твари. Майтимо передернуло. Он не боялся их, но как неприятно было это уродство, жуткое искажение Врага. Сколько бы он не сталкивался с ними, он никак не мог привыкнуть. И что хуже всего — они двигались как нолдор и люди, не как звери. Всегда и везде нолдор преследует искажение Моринготто, везде и всегда он отравляет их жизнь и угнетает дух, всегда, всегда…
Он тряхнул головой, стремясь избавиться от тягостных образов и вспоминая, зачем пришел.
— А я его никак найти не мог, — сказал Майтимо, показывая на плащ.
— Это твой? Извини. Я заметила и решила быстренько привести в порядок. Думала, что успею, пока хозяин не хватится. — Гиль выглядела смущенной. — Я почти закончила, скоро будет как новенький.
Майтимо улыбнулся.
— Спасибо, Гиль. Чем я могу отблагодарить тебя?
Она нахмурилась.
— Ты ничего не должен. Это я обязана вам всем, — твердо ответила девушка.
Искажение… Искажение — это…
— Мне хочется что-то сделать для тебя не из чувства долга, — объяснил он. — Дома… — Майтимо запнулся, — в Валиноре мы всегда делали что-то для близких просто так.
Гиль воткнула иглу в плащ и вновь подняла взгляд.
— Понимаю. У нас тоже так принято, — она внимательно посмотрела на Майтимо.
— Вот видишь, — Майтимо снова улыбнулся. — Поэтому я пойду и нарву для тебя цветов.
— Постарайся только больше не дырявить одежду об орочье железо, — напутствовала девушка.
— Гиль, — притворно нахмурился Майтимо, — неужто ты хочешь, чтоб они дырявили меня?
— Нет, — она поджала губы. — Тебя штопать мне будет затруднительно, — девушка поднялся иголку острием вверх, — игла маловата. Так что придется тебе дать честное слово, что будешь цел.
— Обещаю, — серьезно ответил Майтимо, прежде чем уйти.
Гиль вернулась к шитью. Сделав последний стежок, она разгладила ткань, аккуратно свернула плащ и отложила его в сторону. Пора было приниматься за кройку — она обещала помочь Лайрэ с новым платьем.

Небольшая комнатка Гиль произвела на Феанаро какое-то умиротворяющее действие.
Сама хозяйка сидела на полу, подогнув под себя ноги, и кроила светло-коричневую ткань.
— Здравствуй, — улыбнулась она, кажется, ничуть не удивившись его приходу. После предыдущей беседы они стали гораздо ближе, чем каждый из них думал. — Я тут решила немного поработать, — она указала жестом на занимающее весь пол полотно.
— Немного? — хмыкнул Феанаро. Он напомнил себе, что у него полно забот, и задерживаться тут надолго он не имеет права.
— Да в общем, не очень много, — весело отозвалась Гиль, не отрываясь от дела.
Феанаро снял с полки изящную вещицу, небольшой деревянный кораблик, который его творец ошкурил до сияющей белизны. «Кораблик, надо же», — сердито подумал он. Майтимо, конечно. Что, интересно, он ей рассказал про… кораблики и зачем. Но взглянув на поделку внимательней, Феанаро понял, что ошибся, — он узнал руку Макалаурэ. С внезапно вырвавшимся вздохом Феанаро поставил кораблик на прежнее место.
Гиль искоса наблюдала за ним. Пришел нахмуренный и начинает мрачнеть еще больше. А зачем, кстати, пришел? Памятуя, что в прошлый раз она отличилась не самым удачным вопросом, Гиль решила помалкивать до поры до времени.
Феанаро, наконец, повернулся к ней.
— Я должен знать. Когда мы встретим еще людей твоего племени, ты уйдешь к ним?
Рука Гиль дрогнула. Если б он только знал, как трудно на это ответить. Так же сложно, как ему — на вопрос о Сильмариллях. Гиль задавала себе похожий вопрос не раз и не два с тех пор, как вернулась в лагерь. И не находила ответа. Но если в беседе с самой собой она может промолчать, то Феанаро явно не из тех, кому по вкусу увиливание и колебания. Сам того не ведая, этими словами он заставил ее понять, что пора определяться.
— Моего рода, моей семьи уже нет, и пусть мы один народ, это иначе, чем у вас, нолдор, — осторожно начала Гиль. — Я думала о возвращении на родину, в Семиречье, но не знаю, стоит ли это делать.
— Почему?
— Мне придется в очередной раз начинать все сначала. А еще вас я немного знаю, а их не знаю совсем.
Гиль испуганно отдернула руку. Еще чуть-чуть, и она бы отрезала лишний кусок ткани. Вот что бывает, когда тебя лишают душевного равновесия. Она отложила ножницы. Феанаро молчал, и по его лицу было понятно, что он хочет получить прямой и однозначный ответ, даже если ему придется для этого задать десяток вопросов. Гиль не стала этого дожидаться.
— Нет, я бы этого не хотела.
Вот и столь долго ею откладываемое решение. У Гиль почему-то возникло ощущение, что этими словами она, к добру ли, к худу ли, отрезала себе всякие иные пути.
— И хорошо, — сказал Феанаро. Интонация его явно и отчетливо контрастировала со смыслом фразы. Он начал расхаживать взад и вперед. Незанятого пространства комнатки хватало ровно на три его шага, но Феанаро это не смущало. Он еще не закончил с вопросами.
— Тоскуешь по родным?
Девушка задумчиво подперла голову рукой.
— Да, — наконец ответила она, — мне ужасно их не хватает.
Феанаро понимающе кивнул.
— Ты хотя бы не виновата в их смерти. В отличие от меня, — он горько усмехнулся.
— Не говори так… — начала Гиль, но он оборвал ее резким жестом.
— Это именно так, и никак иначе, — с нажимом произнес Феанаро. — Моя мать умерла, чтобы дать мне жизнь. Пока мы были вдвоем с отцом, еще можно было как-то смириться с тем, что я единственный в светлой земле Амана, — слово «светлый» прозвучало особенной насмешкой, — чья мать умерла. Со временем я даже привык… думал, что привык, — поправился он. — И в смерти отца виновен я. Ослушайся я Манвэ, не поедь в Тирион, он остался бы жив.
— Неужели ты думаешь, что тебе достало бы сил противостоять Моринготто? — спросила Гиль недоверчиво. Она свернула ткань, какое уж теперь шитье, и просто сидела на полу, наблюдая.
Феанаро вновь отмахнулся от ее слов.
— Отцу не пришлось бы защищать Форменос вместо меня. Я, я, и только я должен был там погибнуть! — он сжал кулаки. — Моринготто сразил его из-за Сильмариллей, которые вышли из моих рук, понимаешь, — он вытянул руки перед собой, смотря на них чуть ли не с ненавистью. — Я больше ничего не создал потом, — продолжал Феанаро, — ничего, кроме оружия. Что еще может выйти из рук, сотворивших смерть родного отца? Видит Эру, я любил Сильмарилли, я и сейчас продолжаю их любить, и это страшнее всего, Гиль, что только можно себе представить. Я люблю их и ненавижу, судьбу Арды, детей моего сердца, смерть моего отца… — Феанаро прислонился к стене и уставился в окно невидящим взором.
Гиль определенно получила ответ на свой давешний вопрос: с опозданием, но настолько подробный, что она снова пожалела о том, что заговорила тогда о Сильмариллях. Феанаро явно размышлял об этом постоянно и основательно, настолько убедительно звучали его речи.
— Ты не можешь винить себя за деяния Моринготто! — она вскочила, разволновавшись. Гиль пришло в голову, что Феанаро настолько часто говорил себе это, что в нем родилась крайняя убежденность в своей вине. — Ты сам пострадал от него. Жертва не виновата.
— Это мое деяние и моя ошибка, — горячо возразил Феанаро.
— Ох, что ты такое говоришь. У нас не было ни Сильмариллей, ни драгоценностей, ничего. У нас нечего было брать, и опасаться нас — тоже бессмысленно. Но орки пришли, и вот. Ему нравится разрушать и убивать, и только, — сказала Гиль.
— Пусть так, но это не снимает с меня вины. Я не сумел ему помешать.
— Ты пришел сюда, чтобы бороться с Моринготто. Может, для тебя это слабое утешение, но кто-то другой благодаря вам не лишится самого дорогого.
— Утешение воистину слабое, — отозвался Феанаро, — но уж какое ни на есть.
Гиль с болью смотрела на него. Сколько же он молчал и позволял этим мыслям разъедать душу? Неужели не нашлось никого, с кем он смог бы разделить эту горечь? Невероятно.
— У тебя вокруг сыновья, друзья, соратники. Но ты говоришь об этом мне. Почему?
— У тебя свежий взгляд, — пожал плечами Феанаро. — Это ведь не твоя история. И ты кажешься достаточно чуткой, чтобы добраться до сути.
Гиль не знала, куда деть руки, и то сцепляла, то расцепляла их. Феанаро только что дал ей понять, что она не имеет права разочаровать его.
— Думаешь, твои сыновья и твой народ винят тебя в том, что тебя не оказалось в Форменосе? — У нее было ощущение, что она зашла слишком далеко. Но Феанаро неожиданно усмехнулся.
— Для этого полно других поводов, если только они пожелают. Знаешь, как я сюда пришел? Бороться с Врагом? Знаешь, каким был путь и какими были мы?
— Знаю. Карнистир рассказывал.
Феанаро осекся.
— И что же? — спросил он тихо.
— Все, — пожала она плечами.
— Все?
— Да, — Гиль кивнула. — Как они приехали в разрушенный Форменос, как узнали про смерть короля, как Майтимо сообщил об этом тебе. Как вы клялись, как убивали, — спокойно перечислила девушка. И спокойствие стоило ей дороже, чем можно было себе вообразить.
— Нет, это далеко не все, — обманчиво мягко сказал Феанаро. — Когда мы высадились на побережье Эндорэ, мы сожгли корабли, оставив больше половины нолдор на том берегу. По-прежнему хочешь остаться? — резко поинтересовался он.
Гиль сердито посмотрела на него. Она не собиралась рассказывать о своей попытке уйти, но если он продолжит в том же духе, то придется.
— Тебе стоит узнать еще и то, что я, мой род, все мои воины, все, все кто пришел, прокляты Валар, — Феанаро в упор смотрел на девушку. — И ты хочешь остаться с нами? Проклятье на всех, кто идет за мной.
Она выдержала его тяжелый взгляд, не опустив глаз. Гиль подозревала, что рассказ Карнистира — еще цветочки. Мелкие, беленькие, могильные цветочки. Вот дошел черед и до ягодок, которые, несомненно, были волчьими.
—  Я не приносила нерушимых клятв, когда очнулась в палатке после того, как меня выхаживал Торно. Не обещала преследовать Врага, когда поняла, что осталась одна. — Тут Гиль пришлось сделать паузу и перевести дыхание, так она разволновалась. — Я просто буду с теми, кто воюет против него.
 Произнеся это вслух, она поняла, что на деле сделала тот выбор, о котором говорил Лаурэлассэ, и что обратного пути действительно не может быть, как нельзя вновь собрать в чашу пролитую воду.
— Я такое уже однажды слышал, — ответил Феанаро. — «Ты будешь вести, а я следовать», — сказал мой сводный брат. Он нарушил обещание, не успели мы выйти из Тириона.
— Я не он, — возразила Гиль. — Я есть и буду до конца.
— И такие слова мне уже говорили, — вырвалось у Феанаро против воли.
Гиль закусила губу.
— Я не из нолдор. Я никогда не слышала слов Валар.
У Феанаро отхлынула кровь от лица. Побледневший, он хотел что-то ответить, но развернулся и стремительно вышел.

Цветы Эндорэ совсем не походили на цветы Валинора. Бледные, но с удивительно сильным ароматом, невзрачные дети сумеречного мира разительно отличались от ярких и пышных соцветий, которые росли в Амане.
Майтимо набрал немного цветов, добавил несколько стеблей травы и результатом остался вполне доволен. Некоторые из его братьев совершенно забыли обо всем, кроме войны и клятвы; Майтимо не забывал ни одну, ни другую — хоть и не знал еще, как обернется его верность этим двум женщинам — но помнил и о мире, лежащем вокруг.
А мир, пусть и лишенный света, был прекрасен. В прохладных сумерках сияли звезды, много ярче и сильнее, чем те, которые ему доводилось видеть во время странствий с отцом к границам Амана. Огромные деревья, какие в Валиноре можно было найти только в самой глуби чащоб Оромэ, росли здесь повсюду. Сам воздух Эндорэ был иным, холодным и бодрящим, словно заставляющим кровь быстрее бежать по жилам и все время быть настороже, не расслабляться и не дремать.
Майтимо направился обратно. Обменявшись парой слов с часовыми на воротах, он зашагал в центр лагеря, попутно отмечая цепким взглядом все недоделки, попадавшиеся ему по дороге. Надо бы поскорее оттащить и рассортировать кучу оружия, снятого с орков, помнится, Атаринкэ хотел изучить сплав металла, но сейчас с головой ушел в какую-то другую работу. Впрочем, появляясь только на ужин и весь чумазый, он жаловался на то, что отец и Карнистир мешают ему работать и постоянно выпихивают из кузни. Карнистир неизменно отвечал, что Атаринкэ невозможно отклеить от инструментов дольше, чем на время, потребное для отковки одной подковы. Отец обычно молчал, но в последний раз поморщился и добавил, что кому-кому, а ему работать точно не дают. Что было очевидно странно — одно его слово, и кузница бы освободилась моментально; да и с Атаринкэ они частенько проводили время в кузнице вместе.
В таких немного сумбурных размышлениях Майтимо добрался наконец до домика, где жила Гиль, и вошел в уже знакомую комнату.
Картина, открывшаяся его глазам, была более чем неожиданна. Гиль сидела на стуле, уронив лицо в ладони, и вся ее фигура была апофеозом отчаяния. На мгновенье Майтимо показалось, что она плачет.
— Эй, — окликнул он девушку. — Ты чего?
Гиль вздрогнула, подняла голову и выпрямилась.
— Майтимо, — голос был ровен и приветлив. — Да ничего, что-то голова разболелась.
— Голова болит? Почему? — удивился Майтимо, подходя к ней. — Ты же не ранена и не ударялась.
— Случается, что у атани что-то болит и без ран. Голова, например, или спина. Бывает, что мы страдаем от болезней, и даже умираем; кто-то говорит, что болезни приходят от нездоровой пищи, кто-то — что от Тьмы…
Майтимо протянул ей цветы.
— Вот. А когда болит голова, это опасно? — спросил он.
— Спасибо, — девушка приняла букет и прижала к груди. — Нет, что ты, это совсем ерунда. Голова не сердце, поболит и отойдет.
— Хорошо, — сказал, подумав, Майтимо. — Сердце может болеть и у нас… ну, не то сердце, которое стучит, а фэа…
— Я заметила, — отозвалась Гиль, — я заметила.

Что ты, мой друг без надежды, все молчишь и молчишь о своем? Вспоминаешь, наверно, тот прежний, позаброшенный отчий дом. Нам с тобой не дождаться рассвета, взгляды погасли, как угли костра. И в золоченых оковах обета к небу подняться не пустит судьба.

***

Удушливый дым разъедал глаза и вызывал нестерпимый кашель. Рукав, которым она закрывалась, не спасал. Она почти не различала дороги и не понимала, куда бежит — лишь бы подальше от огня. Она чудом выбралась из горящего дома, а под рухнувшей крышей остались…
Задыхаясь, она рухнула на колени, сжимая руками горло. Ветра не было, и дым висел плотной густой пеленой. Она все же сумела снова встать на ноги и побрела, пошатываясь, дальше, по-прежнему почти ничего не видя.
Зато ей прекрасно были слышны отчаянные крики горевших заживо. От этого волосы вставали дыбом. С трудом переставляя ноги, она упорно двигалась вперед. Когда первое потрясение схлынуло, она уцепилась за единственную мысль, бившуюся в голове: «Колодец!» Там вода, надо взять ведро и попытаться потушить дом. Не будь она одурманена страхом и гарью, она бы сообразила, что загасить огонь уже не под силу никому.
Она уже почти добралась до колодца, как вдруг полуослепшими глазами заметила какие-то силуэты, двигавшиеся в этой хмари. Собрав последние силы, она рванулась к ним в надежде, что сумел спастить кто-то еще.
К своему ужасу, она увидела, что ее окружают не просто незнакомые, а нечеловеческие лица — нет, не лица, а страшные звериные хари. И тогда она закричала так же дико, как те, кто сгорал в домах.

Гиль открыла глаза, обливаясь потом. В ушах еще звенел ее собственный крик.
Внезапно распахнувшаяся дверь гулко ударила по косяку, и девушка едва не закричала снова, увидев выросшую в проеме темную фигуру. Фигура шагнула вперед, и Гиль поняла, что это Феанаро с обнаженным мечом в руке.
Убедившись, что опасности нет, он с лязгом вогнал меч в ножны и подошел ближе.
— Что ты? — Его голос звучал тихо и оттого странно.
— Кошмар. Дурной сон. — Ее все еще била дрожь. Гиль уселась на постели и подтянула колени, обхватив их руками.
Он стоял неподвижно, словно не мог решить, слушать ли дальше или уйти. На столе в зале совета его ждали чертежи — Тьелперинквар предложил немного усовершенствовать печь для обжига, а Феанаро до сих пор не посмотрел, что он там придумал.
— Извини, что потревожила. — Девушка зябко повела плечами, радуясь, что он не видит ее лица. — Приснилось, как я выбираюсь из своего горящего дома…
Феанаро потянул через голову перевязь и, сняв меч, аккуратно поставил его у изголовья кровати. Сел рядом с девушкой и провел ладонью по ее лбу.
— Спи, — твердо сказал он. — Тебе больше не будет сниться ничего страшного.
Она почему-то поверила и, устало откинувшись на подушку, свернулась клубочком под покрывалом.
— Спи, — повторил Феанаро. Чертежам придется подождать еще. — Ты хранила мой сон, теперь пришло время вернуть долг.
Он что-то зашептал. Разобрать слов Гиль не могла, но проникновенные интонации успокаивали. Она еще успела что-то пробормотать перед тем, как ее окутал спокойный благословенный сон.
Феанаро сполз с кровати на пол и уселся, скрестив ноги. У него было достаточно времени поразмыслить, почему этот крик так встревожил его.
Он сидел, полузакрыв глаза, и вспоминал свой... кошмар-не кошмар, сон-не сон, словом, то неясное видение, что пришло к нему, когда он лежал после битвы между жизнью и смертью. До настоящего времени Феанаро и думать забыл об этом, но теперь невольно задался вопросом, что же это значило. И чем ярче вспоминалось ему видение, тем очевидней становился ответ.
Вот только этот ответ был Феанаро совсем не по вкусу. И ему вдруг стало так холодно, словно призрак вечных льдов из того видения шагнул прямо в жизнь, одарив его своими объятьями.