"Звезда": эпизод 7
Sep. 9th, 2015 12:13 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lempiЭпизод 6.
Я с тобой говорил языками огня —
Я не знаю других языков.[2]
Но я понимаю, что все тебе это
Давно надоело и больше, чем жить.
Что нет пустоты, есть отсутствие веры,
Что нет нелюбви, есть присутствие лжи.[3]
Мы уже совсем близко к границе Льдов. Я завороженно гляжу на белую пустыню, простирающуюся до самого горизонта. Там, где, крошась и ломаясь, сталкивались льдины, вздымаются торосы. Под синеватым льдом закручивается спиралями темная вода, жадно ждущая добычи.
Мой народ остановливается на последний привал перед переходом. Усталые и задумчивые, все тихо садятся и молчат. Турукано пытается поудобнее устроить жену и дочь на скалах. Эленвэ обнимает девочку одной рукой и вместе с ней укутывается плащом.
Не знаю, о чем думает каждый из них. Я смотрю на застывшую массу снега, холодно мерцающую под звездами, но перед глазами у меня по-прежнему багряное зарево, словно твой стяг развернулся на весь небосвод.
Ты всегда любил алый цвет. Наверно, он лучше всего отражал суть твоего духа. Однажды я увидел в мастерских Аулэ раскаленную лаву, кипящую кровь земли. Владыка сказал, что на таком огне получаются поистине чудесные и невообразимые вещи. Я же тогда подумал, что это слишком близко к той грани, за которой лежит Искажение. Не знаю, где проходит такая граница для тебя. Собственно говоря, я не уверен, что для тебя она существует.
Алым шелком заткал ты полмира. Кровью ты расписал стены ночи. От огня да пламени сына — разве можно ждать чего проще? От твоих рук восходят, разгораясь, светлые звезды. Ты же бродишь во тьме неприкаян, и вернуться почти невозможно.
***Так ничего и не узнав, Тинвэ и Лаурэлассэ шагали по лагерю обратно. Тинвэ намеревалась заняться шитьем и заодно приободрить Тьелперинквара, а Лаурэлассэ пора уже было заступать на пост с южной стороны лагеря.
Сменив Айлина, который признался, что ему порядком надоело лицезреть озерную гладь, Лаурэлассэ обменялся знаками с другими часовыми в цепи и застыл, оперевшись на копье. Он раздумывал обо всем, что ему довелось узнать за последние пару страж. История Тинвэ затронула в нем какие-то глубокие, неведомые прежде струнки, и Лаурэлассэ размышлял, чем бы ее порадовать и выказать свою поддержку.
Он знал Тинвэ еще с того времени, когда она совсем ребенком бегала наперегонки с Тьелперинкваром. Они дико вопили и носились между яблоневых деревьев, путались у всех под ногами, а иногда совсем пропадали из виду, то есть вели себя так, как все обычные эльдар в таком возрасте. Лаурэлассэ совершенно не интересовался их делами, пока в один прекрасный момент, разыскивая Тьелкормо, не обнаружил этих двоих за домом, увлеченно терзающих лук. Некоторое время понаблюдав, как совместными усилиями они пробуют согнуть лук выше любого из них раза в два, Лаурэлассэ решительно пресек дальнейшие попытки порчи имущества: почему-то ему казалось, что Тьелкормо будет, мягко говоря, не в восторге от перспективы натягивать новую тетиву.
В Форменосе Лаурэлассэ обращал на Тинвэ уже куда больше внимания. Она начала ссориться с Тьелперинкваром все чаще, но никто из них другим на размолвки не жаловался.
И в общем, Лаурэлассэ особенно не задумывался над своими чувствами к Тинвэ. Он привык, что она всегда где-то неподалеку.
Только после гибели Финвэ Лаурэлассэ, наконец, осознал — Тинвэ для него нечто большее, чем приятельница племянника лучшего друга и знакомая. Осознал, и постарался больше не возвращаться к этой мысли. Никто не говорил этого вслух, но никто и не сомневался, что рано или поздно Тинвэ перестанет быть всего лишь подругой Тьелперинквара и станет полноправным членом этой непростой во всех отношениях семьи.
Лаурэлассэ быстро смирился с таким положением дел, ибо изменить что-то было не в его силах. Но он не переставал думать о Тинвэ и беспокоиться о ней, и ее давешние откровения оставили привкус горечи.
Он хорошо понимал, что такое семья, разделенная морем, да и мало кто не оставил никого родного по ту сторону. Самое это слово — море — отныне несло на себе какую-то печать обреченности и окончательности. «Было, да морем смыло» — говорили теперь. А еще: «Нет конца лишь у горя да моря».
Сам Лаурэлассэ предпочитал не думать о многочисленной родне и тем более о родителях. Он понимал их выбор, но при мысли о нем становилось очень уж тоскливо.
Лаурэлассэ был из тех эльдар, что звали домом два города. И многозвонный Валмар вспоминался ему нынче чаще и явственней Тириона, хоть в Амане он и проводил больше времени на Туне, чем у Таникветиль. Такой сияющий, мягкий, родной Валмар… Даже в опустившейся тьме город оставался верен себе, и, оказавшись в смятенном, гудящем Тирионе, Лаурэлассэ даже растерялся от такой разницы.
Его судьбу решила случайность. Шагая по улице, Лаурэлассэ вдруг наткнулся на Тинвэ. Она не сказала ни слова, но в огромных глазах, не узнававших никого, Лаурэлассэ прочел ее грядущий путь — и заодно свою собственную дорогу, которая привела его, в конце концов, сюда.
Лаурэлассэ смотрел на темную гладь, и спокойствие озерных вод странно контрастировало с его собственными сумбурными мыслями. Покачивался камыш, когда его задевала проплывающая рыбешка, взлетали и садились на воду птицы. Какой-то зверек шуршал в траве.
От зоркого взора не укрылся бы и ветерок, запутавшийся в косах прибрежных ив, которые тянули к воде длинные ветви-руки. И уж тем более Лаурэлассэ заметил на другом берегу костер в тот самый миг, когда тот вспыхнул.
Лаурэлассэ вскинул рог и проиграл сигнал тревоги.
***Он сидел очень прямо, чуть подавшись к столу, и рассеянно водил пером по растрепанному свитку. Карты с пометками, наброски и чертежи ворохом высились на краю стола, чудом не падая. Небрежно скрученные в узел волосы частью рассыпались по плечам, и темные пряди наверняка завешивали глаза, мешая разглядеть написанное.
Гиль немного постояла, переминаясь с ноги на ногу. Ей не хотелось беспокоить занятого чем-то важным человека, судя по всему, тут если не главного, то одного из таковых. Но не по собственному же почину Лайрэ ее сюда привела.
Устав гадать, девушка негромко кашлянула, чтобы привлечь к себе внимание. Перо все так же поскрипывало. Она кашлянула громче. Никакой реакции.
Смущение начало потихоньку сменяться раздражением. Зачем было звать, если она не ко времени? Ничего по-прежнему не происходило, и Гиль почувствовала себя чем-то средним между вещью и собакой. Ладно, ее спасли, и она должна быть за это благодарна. Но еще неизвестно, для чего спасли. И уж тем более это не значит, что с ней можно обращаться, как с пустым местом, даже если Гиль и не знает пока их журчащего языка. Она такой же человек… хоть и не похожа на них. Но мало ли какие люди живут на земле? Не думают же они, что телесное совершенство и красота дает им право ощущать себя лучше прочих? Лайрэ вовсе не вела себя так. И другой целитель всегда был ласков с Гиль; она ощущала, что эта доброта — не привычка лекаря, а идет от самого сердца. Так почему же сейчас она стоит тут столбом, глядя в спину этому надменному человеку, которому явно нет дела ни до кого? Он действительно ее не заметил или намеренно заставляет почувствовать себя обязанной и зависимой?
Гиль закусила губу и сделала несколько шагов по направлению к столу. Ноги утопали в мягкой шкуре, и девушка ступала совсем неслышно. Она остановилась в нерешительности, но тут же снова пошла вперед. Так или иначе, с этим глупейшим положением надо как-то покончить. Пусть лучше он рассердится, что его оторвали от дела, чем она будет тут торчать до тех пор, пока окончательно не потеряет уважение к себе.
Она замерла, испугавшись собственной смелости. А потом осторожно заглянула через его плечо и увидела в углу свитка набросанный твердыми штрихами портрет.
Феанаро искоса посмотрел на застывшую девушку, отложил перо и резко развернулся, так что она отшатнулась от неожиданности.
— Похоже, но не слишком, — пробормотал он, вновь уставившись в свои записки. Подхваченное перо опять завело монотонную песню. Наконец, он как будто остался доволен тем, что вышло из-под его руки: по крайней мере, больше никаких изменений вносить в портрет не стал, и перенес все внимание на гостью.
Синие глаза глядели на него внимательно, но без страха. Феанаро отчего-то вздохнул, придвинул еще один стул и жестом предложил ей сесть. Девушка опустилась, сложив сцепленные в замок руки на коленях.
У него была проблема. Ему бы не помешало знать, как здесь шла жизнь, услышать об атани, о тварях Моринготто, и, постепенно освоив квенья, девушка сумела бы об этом рассказать. Спешить было некуда, но Феанаро не хотел ждать, и не потому, что ему так уж нужно было все это знать.
Его заинтриговали обстоятельства — объясниться не просто с тем, кто не знает ни квенья, ни телерина, ни какого-то иного эльдарина, а с тем, кто и о существовании-то квенди еще не догадывался. Когда Феанаро раздумывал об этом, ему на память приходили его языковые изыскания. Он давно оставил это занятие, но прекрасно помнил удовлетворение от того, как тенгвы сложились в систему, и гордость от возможности говорить с Валар на их собственном языке.
Впервые с момента создания Сильмариллей перед ним возникла задача, решить которую ему захотелось. Первый раз после гибели отца в нем затеплился интерес, отличный от мести. У него была проблема — и ему это нравилось.
Феанаро улыбнулся своим мыслям и взял чистый свиток.
Улыбается… Смеется над ней? Гиль еще сильнее стиснула пальцы и бросила косой взгляд на стол этого вершителя судеб. На бумаге неспешно появлялись какие-то фигурки и значки. В верхней части свитка он быстро набрасывал ломаные линии, которые постепенно становились чем-то смутно знакомым, но Гиль пока не могла понять, чем именно. Она так увлеклась, наблюдая, что даже позабыла сердиться.
Замкнутая линия и заштрихованное внутри нее пространство неожиданно обернулись для Гиль тем самым озером, возле которого раскинулось это поселение, а треугольнички справа и слева от него — горами. Одна из горных цепей тянулась дальше вверх, но внизу они смыкались, образуя сплошную стену. Гиль вспомнила, что никто из ее народа никогда не заходил так далеко; отчаянные сорвиголовы, что водили караваны к местам, над которыми начинает небесный путь Бегущий[4], прокладывали тропы так, что Телега[5] находилась у них прямо за спиной, и пересекали горы совсем в ином месте. Дорога продолжалась по равнине вдоль большой реки до опушки огромного леса (о нем ходили всякие слухи, но те, кто решился их проверить, не возвращался). Затем караваны долго шли по бескрайней равнине, пока не добирались до Семиречья. Ее родины.
Нет, она, конечно, родилась уже тут, в этой узкой долине, и ее отец тоже; а вот родители ее родителей еще помнили грохот горных рек, сбегающих на зеленые луга.
Появившаяся на бумаге карта — теперь стало ясно, что рисунок не мог быть ничем иным — внизу обрывалась горами. Зато на ней было кое-что, о чем Гиль не знала: что изображала собой резко изломленная линия за самой левой цепью, девушка понять не могла. Зато о том, что лежит правее, она вполне имела представление, в отличие от составителя карты.
Гиль с нетерпением поглядывала на рисунок. Добавит он что-то еще или нет? Он что, не знает, что дальше? Они нос никуда не высовывают? Последнюю мысль девушка, впрочем, отмела: добрались же они до ее селения… до его остатков. Гиль озадаченно кусала губы. Если на их картах больше ничего нет, выходит, они всегда обитали у озера, и только? Под Телегой, говорят, жить невозможно, что же до мест, над которыми заканчивается путь Бегущего… О них не упоминают. Собственно, это и стало причиной того, что она родилась не в Семиречье: давным-давно несколько человек из их племени загорелись желанием узнать, что происходит в других землях. «Проклянем, — тускло пообещали старейшины. — Проклинайте! — отозвались жаждущие и ушли». Так ей рассказывал дед, который примкнул к этим возмутителям спокойствия и старого уклада. Никто, впрочем, их не проклял, однако с тех пор «последовать за Бегущим» стало значить «сойти с ума».
Несомненно, мысли об этом как-то повлияли на рассудок Гиль, потому что она неожиданно даже для самой себя показала на карту и сказала:
— Тут не все.
Надо же, заговорила. Спрашивает, что это? Что ей в картах-то понимать, откуда, она дальше леса по соседству наверняка не ходила. Лайрэ говорила, с каким удивлением ее подопечная глядела на озеро — не бывала тут никогда. А жаль. Но, видно, с картами от нее толку не предвидится. Со-вер-шен-но.
Феанаро побарабанил пальцами по столу. Будет толк или нет — дело десятое. Понимание превыше всего.
— Ты, — он указал на девушку, — понимаешь, — приложил палец к ее лбу, — это? — обвел жестом изображение Митрима и прилегающих гор.
Она нахмурилась, соображая. Повторила его движения, пожала плечами, взяла перо и аккуратно дорисовала юго-восточную сторону: несколько рек, равнину, какие-то то ли деревья, то ли частокол, снова равнины и длинную реку с семью притоками, которые брали начало в горах.
Рука у нее была даже на вид шершавая. Линии девушка выводила твердо, но медленно и очень тщательно.
Отложив перо, она робко взглянула на него, словно сомневаясь, что поступила правильно, и Феанаро внезапно ощутил острый прилив жалости, вспомнив, что она осталась совсем одна.
Гиль совершенно не была уверена, что верно истолковала его жесты. Но хуже не будет, правда?
Она постаралась как можно точнее изобразить местность. Выяснилось, что передать это на бумаге куда как сложнее, чем представлялось в уме. Девушке пришлось несколько раз останавливаться, чтобы сообразить, как лучше нарисовать. Гиль припоминала рассказы деда об их великом походе, истории, что привозили с собой караваны. Один из ее братьев был проводником и никогда не забывал поведать Гиль о том, что ему встречалось в пути.
Был. Она больше никогда не услышит его голоса. И глухую горечь вдруг вытеснила черная ненависть. О, только бы у этих незнакомых людей оказался тот же враг, что и у нее!
Феанаро когда-то знал замечательного картографа. В самом деле, отрисовать береговую линию с одного взгляда не у всякого получится. А Эардил мог. Он стоял у борта, всматриваясь сощуренными глазами в полоску земли, а затем садился на канатную бухту, словно в любимое кресло, и быстро набрасывал штрихами очертания суши. Корабль неспешно плыл по прозрачно-бирюзовым волнам, слегка покачиваясь, а Феанаро, одурманенный соленым воздухом, подпирал фок-мачту и глядел, глядел, глядел в бесконечность. Иногда он брался за теплый деревянный штурвал и поворачивал корабль прочь от берегов Валинора, и Эардил немедленно начинал кричать, что ему неудобно править карты, что в следующий раз он ни за что не возьмет Феанаро с собой и что легкое суденышко совершенно не предназначено для больших глубин и длинных, пологих, тяжелых волн открытого моря. Феанаро в ответ неизменно интересовался, не тот ли же самый Эардил, что так возмущен небольшой сменой курса, ходит на этом же корабле далеко на север. Эардил хватался за штурвал, позабыв про свои карты, возмущался самоуправством, и судно ложилось на прежний курс. Впрочем, ненадолго.
Это был отличный корабль: небольшой, очень прочный, с хорошим запасом хода. Его словно специально создали для того, чтобы он, развернув все паруса, летел стрелой по волнам туда, куда его пошлет воля рулевого. Необыкновенно изящный, с округлыми обводами, окрашенный в глубокие изумрудные тона — словом, идеал.
Его Феанаро сжег первым.
Кажется, он снова о ней забыл. Уставился на карту невидящим взглядом, будто его перестало интересовать, что происходит здесь и сейчас.
Гиль, в конце концов, это надоело. Она снова придвинула свиток, обмакнула перо в чернильницу и принялась дорисовывать уточняющие пометки. Надо же чем-то заняться, а не сидеть и рассматривать пустоту. Девушка добавила еще несколько речных притоков, разметила окраины леса, и делать стало решительно нечего. Гиль задумчиво прикусила кончик пера.
Тьма и кровь! Хватит. Ничего больше нет. Феанаро забрал карту, нарочито аккуратно ее разгладил и, даже не взглянув, отложил в сторону.
— Я знаю, как тебя зовут, — негромко, обращаясь скорее к самому себе, заговорил он. — А вот ты моего имени — нет. Но даже когда ты его услышишь, оно не скажет тебе, Гиль, к счастью, ровным счетом ни о чем.
И в особенности о корабле с изумрудными бортами.
Опершись на руку, Гиль вслушивалась в этот богатый обертонами голос, звучавший так непривычно и в то же время так красиво. Он лился ровным потоком и вызывал какие-то смутные, неведомые чувства: так мог бы звучать свет звезд, с той лишь разницей, что голос был много ярче.
Услышав свое имя, девушка вздрогнула от неожиданности. Что?.. Она выпрямилась и вопросительно взглянула на него.
Он говорил много и неторопливо, по нескольку раз повторяя одни и те же слова, так что Гиль легко запомнила часть названий. Стол. Карта. Палатка. Горы. Озеро. Огромное озеро — для этого есть такое особое слово, ёar[6]. А еще Гиль узнала его имя, и оно показалось ей сухим и звонким.
Девушка бы, вероятно, услышала еще немало, но уютный шум лагеря внезапно пронзил резкий звук рога. Это был, бесспорно, сигнал тревоги, потому что Феанаро быстро поднялся, взял меч в темных ножнах и, недвусмысленным жестом приказав ей оставаться на месте, ушел.
Как бы Гиль ни раздирали любопытство и страх одновременно, ослушаться она не посмела.
***Нолдор двинулись на противоположный берег озера двумя группами: одна, под предводительством Тьелкормо, огибала Митрим с западной стороны, вторая, которую вел сам Феанаро, — с восточной. Лагерь остался под рукой Майтимо, который предпочел бы возглавлять вылазку вместо отца, но свои возражения оставил при себе.
Сторожевые посты были утроены, и каждый, кто умел обращаться с оружием, не расставался с ним ни на миг. Вторую, ближнюю к лагерю, цепь защиты образовывали лучники.
С того самого момента, как рог пропел «Бо-е-ва-а-а-я тре-во-о-о-о-га», кто-то был взволнован или испуган, кто-то охвачен азартом, но все без исключения понимали, что столкнуться они могут с чем угодно.
Лайрэ давным-давно забрала Гиль с собой обратно к целителям — каждая пара рук на счету, так что в палатке Феанаро было темно и тихо. Майтимо запалил несколько свечей, подвинул стул поближе к столу и принялся разбирать оставленные свитки. Планы разведок, чертежи, карты, разнообразные заметки обо всем подряд — Майтимо неторопливо сортировал их и привычно удивлялся беспорядку. Для него самого подобный хаос был прямо-таки враждебен: Майтимо просто не мог ясно мыслить в ситуации, когда карта занимала три отдельных свитка, которые непонятно как соотносились друг с другом, да к тому же еще были испещрены массой дополнительных пометок, временами к изображенной местности совсем не относящимися. К чему записывать прямо поперек озера список составных элементов для какого-то сплава? Что за сплав, кстати, тоже непонятно. Майтимо прочел состав, усомнился в том, что это вообще квенья, определенно установил, что это все-таки родной язык, раз ему знакомы все слова, предположил, что ничего не смыслит в литье металлов, припомнил собственноручно откованные вещи, решил, что с этим у него дела обстоят не так плохо, прочитал запись еще раз и почел за лучшее отложить дальнейшее исследование на потом.
Сколько Майтимо себя помнил, на отцовском рабочем месте, где бы оно ни располагалось, всегда царило то, что Феанаро именовал «свободным расположением материи в пространстве», а Нерданэль звала попросту бардаком. Впрочем, отец никогда не препятствовал попыткам это «свободное расположение» как-то упорядочить. Возможно, потому, что никто особенно и не рвался, резонно опасаясь угодить руками в какой-нибудь незавершенный опыт.
В данном случае бояться было нечего, поэтому Майтимо принялся разгребать завалы — все остальное, что можно было, он уже сделал.
Оставалось только ждать.
***Лайрэ сердито бросила в угол охапку травы. Цветы с пышными белыми шапками принес с озера кто-то из дозорных, сменившихся с караула. Безусловно, белый корень[7] замечателен и как приправа, и сам по себе, но почему обязательно нужно тащить все к травникам, непонятно. Мало ей своих дел, теперь еще и это чистить-разбирать.
Впрочем, для этого, кажется, нашлась помощница. Гиль присела у цветов, осторожно взяла один стебель в руку и повертела. На лице ее почему-то нарисовалось озабоченное выражение. Девушка взглянула на Лайрэ, потерла лоб и нахмурилась: явно хочет что-то сказать, но не знает, как.
— Нет, — наконец произнесла Гиль.
Лайрэ с некоторым недоумением взглянула на нее. Девушке очевидно что-то не нравилось в принесенных цветах, но Лайрэ не могла понять, что.
— Это вкусно, — сказала Лайрэ, жестами показывая, что корешки почистят и съедят.
— Нет, — повторила Гиль. Выглядела она уже прямо-таки отчаявшейся.
От дальнейшего безнадежно провального разговора их спасло появление Торно, который, взглянув на цветы, поинтересовался у Лайрэ, кого она собирается травить в таких количествах.
— Трави… — Она взяла одно растение, внимательно осмотрела соцветие, разрезала корень и пробормотала что-то невразумительное, но судя по тону, очень сердитое.
Торно только головой покачал, помогая Лайрэ сгрести водяной болиголов[8] в кучу и выбросить прочь.
Гиль облегченно вздохнула. Ей бы ни за что не удалось объяснить, в чем беда с этой травой.
***Ласково потрескивает огонь. Иногда занимается особо неподатливое полено, и в небо взвивается сноп искр. Тогда кажется, что они вот-вот превратятся в новые звездочки, но искры быстро гаснут.
Сидящие вокруг костра молчат. Изредка кто-то вздыхает, словно собираясь заговорить, но тишина остается полноправной участницей компании. Чуть поодаль на земле, завернувшись в плащи, спят прочие, утомившись.
Пики гор, обступающих долину с трех сторон, теряются в мглистой дымке. Позже разъяснится, и можно будет увидеть, как белеют на пиках снежные шапки. А пока все затянуто пеленой, и только одинокое пламя напоминает о вечном Свете.
Ночь туманна, и нежны ее объятья.
И когда кольцо сумерек разрывает властный возглас и сполохи факелов, никто из бодрствующих у костра даже не удивляется, привычным жестом вынимая мечи из ножен.
В конце концов, они бессмертны.
Тьелкормо резко осаживает коня, так что золотистый жеребец слегка приседает на задние ноги. Еще немного, и передовой отряд нолдор схлестнулся бы с дозорными, охранявшими эту стоянку.
Между отцовским возгласом — «Кто вы, квенди или кто другой, отвечайте быстро, ибо вам лучше знать, что дети Феанаро окружили вас!»[9] — и появлением из темноты укутанных в плащи фигур уложилось два удара сердца, не больше. И еще спустя мгновение они заговорили. На непривычном и в то же время странно знакомом языке.
Так встретились на Митриме аманэльдар и мориквенди, и среди безнадежности и туманов была та встреча подобна согревающему пламени костра. Ибо кто чаял, сжимая меч, найти во мраке друга и брата?
Ночь нежна, но обманны ее объятья.
***Амбарусса поворошил в жаровне почти притухшие угли. Огонь неохотно закраснелся, но тут же снова подернулся пеплом. В палатке было зябко от наползшего тумана — Майтимо, конечно, не озадачился закинуть полог.
— Знаешь… — медленно начал Амбарусса.
— А? — меланхолично отозвался Майтимо.
— Там отец вернулся.
Едва рассортированные бумаги разлетелись, как белые птички, с опрокинутого стола. Амбарусса фыркнул, подобрал первый попавшийся свиток и кинул его в жаровню.
—…а Эльвэ оградил свои владения не только силой руки, но и чарами. Власть Мелиан укрывает его королевство. Синдар зовут его Дориатом[10].
— Что значит…
—…Лестанорэ.
Я с тобой говорил языками огня —
Я не знаю других языков.[2]
Но я понимаю, что все тебе это
Давно надоело и больше, чем жить.
Что нет пустоты, есть отсутствие веры,
Что нет нелюбви, есть присутствие лжи.[3]
Мы уже совсем близко к границе Льдов. Я завороженно гляжу на белую пустыню, простирающуюся до самого горизонта. Там, где, крошась и ломаясь, сталкивались льдины, вздымаются торосы. Под синеватым льдом закручивается спиралями темная вода, жадно ждущая добычи.
Мой народ остановливается на последний привал перед переходом. Усталые и задумчивые, все тихо садятся и молчат. Турукано пытается поудобнее устроить жену и дочь на скалах. Эленвэ обнимает девочку одной рукой и вместе с ней укутывается плащом.
Не знаю, о чем думает каждый из них. Я смотрю на застывшую массу снега, холодно мерцающую под звездами, но перед глазами у меня по-прежнему багряное зарево, словно твой стяг развернулся на весь небосвод.
Ты всегда любил алый цвет. Наверно, он лучше всего отражал суть твоего духа. Однажды я увидел в мастерских Аулэ раскаленную лаву, кипящую кровь земли. Владыка сказал, что на таком огне получаются поистине чудесные и невообразимые вещи. Я же тогда подумал, что это слишком близко к той грани, за которой лежит Искажение. Не знаю, где проходит такая граница для тебя. Собственно говоря, я не уверен, что для тебя она существует.
Алым шелком заткал ты полмира. Кровью ты расписал стены ночи. От огня да пламени сына — разве можно ждать чего проще? От твоих рук восходят, разгораясь, светлые звезды. Ты же бродишь во тьме неприкаян, и вернуться почти невозможно.
***
Сменив Айлина, который признался, что ему порядком надоело лицезреть озерную гладь, Лаурэлассэ обменялся знаками с другими часовыми в цепи и застыл, оперевшись на копье. Он раздумывал обо всем, что ему довелось узнать за последние пару страж. История Тинвэ затронула в нем какие-то глубокие, неведомые прежде струнки, и Лаурэлассэ размышлял, чем бы ее порадовать и выказать свою поддержку.
Он знал Тинвэ еще с того времени, когда она совсем ребенком бегала наперегонки с Тьелперинкваром. Они дико вопили и носились между яблоневых деревьев, путались у всех под ногами, а иногда совсем пропадали из виду, то есть вели себя так, как все обычные эльдар в таком возрасте. Лаурэлассэ совершенно не интересовался их делами, пока в один прекрасный момент, разыскивая Тьелкормо, не обнаружил этих двоих за домом, увлеченно терзающих лук. Некоторое время понаблюдав, как совместными усилиями они пробуют согнуть лук выше любого из них раза в два, Лаурэлассэ решительно пресек дальнейшие попытки порчи имущества: почему-то ему казалось, что Тьелкормо будет, мягко говоря, не в восторге от перспективы натягивать новую тетиву.
В Форменосе Лаурэлассэ обращал на Тинвэ уже куда больше внимания. Она начала ссориться с Тьелперинкваром все чаще, но никто из них другим на размолвки не жаловался.
И в общем, Лаурэлассэ особенно не задумывался над своими чувствами к Тинвэ. Он привык, что она всегда где-то неподалеку.
Только после гибели Финвэ Лаурэлассэ, наконец, осознал — Тинвэ для него нечто большее, чем приятельница племянника лучшего друга и знакомая. Осознал, и постарался больше не возвращаться к этой мысли. Никто не говорил этого вслух, но никто и не сомневался, что рано или поздно Тинвэ перестанет быть всего лишь подругой Тьелперинквара и станет полноправным членом этой непростой во всех отношениях семьи.
Лаурэлассэ быстро смирился с таким положением дел, ибо изменить что-то было не в его силах. Но он не переставал думать о Тинвэ и беспокоиться о ней, и ее давешние откровения оставили привкус горечи.
Он хорошо понимал, что такое семья, разделенная морем, да и мало кто не оставил никого родного по ту сторону. Самое это слово — море — отныне несло на себе какую-то печать обреченности и окончательности. «Было, да морем смыло» — говорили теперь. А еще: «Нет конца лишь у горя да моря».
Сам Лаурэлассэ предпочитал не думать о многочисленной родне и тем более о родителях. Он понимал их выбор, но при мысли о нем становилось очень уж тоскливо.
Лаурэлассэ был из тех эльдар, что звали домом два города. И многозвонный Валмар вспоминался ему нынче чаще и явственней Тириона, хоть в Амане он и проводил больше времени на Туне, чем у Таникветиль. Такой сияющий, мягкий, родной Валмар… Даже в опустившейся тьме город оставался верен себе, и, оказавшись в смятенном, гудящем Тирионе, Лаурэлассэ даже растерялся от такой разницы.
Его судьбу решила случайность. Шагая по улице, Лаурэлассэ вдруг наткнулся на Тинвэ. Она не сказала ни слова, но в огромных глазах, не узнававших никого, Лаурэлассэ прочел ее грядущий путь — и заодно свою собственную дорогу, которая привела его, в конце концов, сюда.
Лаурэлассэ смотрел на темную гладь, и спокойствие озерных вод странно контрастировало с его собственными сумбурными мыслями. Покачивался камыш, когда его задевала проплывающая рыбешка, взлетали и садились на воду птицы. Какой-то зверек шуршал в траве.
От зоркого взора не укрылся бы и ветерок, запутавшийся в косах прибрежных ив, которые тянули к воде длинные ветви-руки. И уж тем более Лаурэлассэ заметил на другом берегу костер в тот самый миг, когда тот вспыхнул.
Лаурэлассэ вскинул рог и проиграл сигнал тревоги.
***
Гиль немного постояла, переминаясь с ноги на ногу. Ей не хотелось беспокоить занятого чем-то важным человека, судя по всему, тут если не главного, то одного из таковых. Но не по собственному же почину Лайрэ ее сюда привела.
Устав гадать, девушка негромко кашлянула, чтобы привлечь к себе внимание. Перо все так же поскрипывало. Она кашлянула громче. Никакой реакции.
Смущение начало потихоньку сменяться раздражением. Зачем было звать, если она не ко времени? Ничего по-прежнему не происходило, и Гиль почувствовала себя чем-то средним между вещью и собакой. Ладно, ее спасли, и она должна быть за это благодарна. Но еще неизвестно, для чего спасли. И уж тем более это не значит, что с ней можно обращаться, как с пустым местом, даже если Гиль и не знает пока их журчащего языка. Она такой же человек… хоть и не похожа на них. Но мало ли какие люди живут на земле? Не думают же они, что телесное совершенство и красота дает им право ощущать себя лучше прочих? Лайрэ вовсе не вела себя так. И другой целитель всегда был ласков с Гиль; она ощущала, что эта доброта — не привычка лекаря, а идет от самого сердца. Так почему же сейчас она стоит тут столбом, глядя в спину этому надменному человеку, которому явно нет дела ни до кого? Он действительно ее не заметил или намеренно заставляет почувствовать себя обязанной и зависимой?
Гиль закусила губу и сделала несколько шагов по направлению к столу. Ноги утопали в мягкой шкуре, и девушка ступала совсем неслышно. Она остановилась в нерешительности, но тут же снова пошла вперед. Так или иначе, с этим глупейшим положением надо как-то покончить. Пусть лучше он рассердится, что его оторвали от дела, чем она будет тут торчать до тех пор, пока окончательно не потеряет уважение к себе.
Она замерла, испугавшись собственной смелости. А потом осторожно заглянула через его плечо и увидела в углу свитка набросанный твердыми штрихами портрет.
Феанаро искоса посмотрел на застывшую девушку, отложил перо и резко развернулся, так что она отшатнулась от неожиданности.
— Похоже, но не слишком, — пробормотал он, вновь уставившись в свои записки. Подхваченное перо опять завело монотонную песню. Наконец, он как будто остался доволен тем, что вышло из-под его руки: по крайней мере, больше никаких изменений вносить в портрет не стал, и перенес все внимание на гостью.
Синие глаза глядели на него внимательно, но без страха. Феанаро отчего-то вздохнул, придвинул еще один стул и жестом предложил ей сесть. Девушка опустилась, сложив сцепленные в замок руки на коленях.
У него была проблема. Ему бы не помешало знать, как здесь шла жизнь, услышать об атани, о тварях Моринготто, и, постепенно освоив квенья, девушка сумела бы об этом рассказать. Спешить было некуда, но Феанаро не хотел ждать, и не потому, что ему так уж нужно было все это знать.
Его заинтриговали обстоятельства — объясниться не просто с тем, кто не знает ни квенья, ни телерина, ни какого-то иного эльдарина, а с тем, кто и о существовании-то квенди еще не догадывался. Когда Феанаро раздумывал об этом, ему на память приходили его языковые изыскания. Он давно оставил это занятие, но прекрасно помнил удовлетворение от того, как тенгвы сложились в систему, и гордость от возможности говорить с Валар на их собственном языке.
Впервые с момента создания Сильмариллей перед ним возникла задача, решить которую ему захотелось. Первый раз после гибели отца в нем затеплился интерес, отличный от мести. У него была проблема — и ему это нравилось.
Феанаро улыбнулся своим мыслям и взял чистый свиток.
Улыбается… Смеется над ней? Гиль еще сильнее стиснула пальцы и бросила косой взгляд на стол этого вершителя судеб. На бумаге неспешно появлялись какие-то фигурки и значки. В верхней части свитка он быстро набрасывал ломаные линии, которые постепенно становились чем-то смутно знакомым, но Гиль пока не могла понять, чем именно. Она так увлеклась, наблюдая, что даже позабыла сердиться.
Замкнутая линия и заштрихованное внутри нее пространство неожиданно обернулись для Гиль тем самым озером, возле которого раскинулось это поселение, а треугольнички справа и слева от него — горами. Одна из горных цепей тянулась дальше вверх, но внизу они смыкались, образуя сплошную стену. Гиль вспомнила, что никто из ее народа никогда не заходил так далеко; отчаянные сорвиголовы, что водили караваны к местам, над которыми начинает небесный путь Бегущий[4], прокладывали тропы так, что Телега[5] находилась у них прямо за спиной, и пересекали горы совсем в ином месте. Дорога продолжалась по равнине вдоль большой реки до опушки огромного леса (о нем ходили всякие слухи, но те, кто решился их проверить, не возвращался). Затем караваны долго шли по бескрайней равнине, пока не добирались до Семиречья. Ее родины.
Нет, она, конечно, родилась уже тут, в этой узкой долине, и ее отец тоже; а вот родители ее родителей еще помнили грохот горных рек, сбегающих на зеленые луга.
Появившаяся на бумаге карта — теперь стало ясно, что рисунок не мог быть ничем иным — внизу обрывалась горами. Зато на ней было кое-что, о чем Гиль не знала: что изображала собой резко изломленная линия за самой левой цепью, девушка понять не могла. Зато о том, что лежит правее, она вполне имела представление, в отличие от составителя карты.
Гиль с нетерпением поглядывала на рисунок. Добавит он что-то еще или нет? Он что, не знает, что дальше? Они нос никуда не высовывают? Последнюю мысль девушка, впрочем, отмела: добрались же они до ее селения… до его остатков. Гиль озадаченно кусала губы. Если на их картах больше ничего нет, выходит, они всегда обитали у озера, и только? Под Телегой, говорят, жить невозможно, что же до мест, над которыми заканчивается путь Бегущего… О них не упоминают. Собственно, это и стало причиной того, что она родилась не в Семиречье: давным-давно несколько человек из их племени загорелись желанием узнать, что происходит в других землях. «Проклянем, — тускло пообещали старейшины. — Проклинайте! — отозвались жаждущие и ушли». Так ей рассказывал дед, который примкнул к этим возмутителям спокойствия и старого уклада. Никто, впрочем, их не проклял, однако с тех пор «последовать за Бегущим» стало значить «сойти с ума».
Несомненно, мысли об этом как-то повлияли на рассудок Гиль, потому что она неожиданно даже для самой себя показала на карту и сказала:
— Тут не все.
Надо же, заговорила. Спрашивает, что это? Что ей в картах-то понимать, откуда, она дальше леса по соседству наверняка не ходила. Лайрэ говорила, с каким удивлением ее подопечная глядела на озеро — не бывала тут никогда. А жаль. Но, видно, с картами от нее толку не предвидится. Со-вер-шен-но.
Феанаро побарабанил пальцами по столу. Будет толк или нет — дело десятое. Понимание превыше всего.
— Ты, — он указал на девушку, — понимаешь, — приложил палец к ее лбу, — это? — обвел жестом изображение Митрима и прилегающих гор.
Она нахмурилась, соображая. Повторила его движения, пожала плечами, взяла перо и аккуратно дорисовала юго-восточную сторону: несколько рек, равнину, какие-то то ли деревья, то ли частокол, снова равнины и длинную реку с семью притоками, которые брали начало в горах.
Рука у нее была даже на вид шершавая. Линии девушка выводила твердо, но медленно и очень тщательно.
Отложив перо, она робко взглянула на него, словно сомневаясь, что поступила правильно, и Феанаро внезапно ощутил острый прилив жалости, вспомнив, что она осталась совсем одна.
Гиль совершенно не была уверена, что верно истолковала его жесты. Но хуже не будет, правда?
Она постаралась как можно точнее изобразить местность. Выяснилось, что передать это на бумаге куда как сложнее, чем представлялось в уме. Девушке пришлось несколько раз останавливаться, чтобы сообразить, как лучше нарисовать. Гиль припоминала рассказы деда об их великом походе, истории, что привозили с собой караваны. Один из ее братьев был проводником и никогда не забывал поведать Гиль о том, что ему встречалось в пути.
Был. Она больше никогда не услышит его голоса. И глухую горечь вдруг вытеснила черная ненависть. О, только бы у этих незнакомых людей оказался тот же враг, что и у нее!
Феанаро когда-то знал замечательного картографа. В самом деле, отрисовать береговую линию с одного взгляда не у всякого получится. А Эардил мог. Он стоял у борта, всматриваясь сощуренными глазами в полоску земли, а затем садился на канатную бухту, словно в любимое кресло, и быстро набрасывал штрихами очертания суши. Корабль неспешно плыл по прозрачно-бирюзовым волнам, слегка покачиваясь, а Феанаро, одурманенный соленым воздухом, подпирал фок-мачту и глядел, глядел, глядел в бесконечность. Иногда он брался за теплый деревянный штурвал и поворачивал корабль прочь от берегов Валинора, и Эардил немедленно начинал кричать, что ему неудобно править карты, что в следующий раз он ни за что не возьмет Феанаро с собой и что легкое суденышко совершенно не предназначено для больших глубин и длинных, пологих, тяжелых волн открытого моря. Феанаро в ответ неизменно интересовался, не тот ли же самый Эардил, что так возмущен небольшой сменой курса, ходит на этом же корабле далеко на север. Эардил хватался за штурвал, позабыв про свои карты, возмущался самоуправством, и судно ложилось на прежний курс. Впрочем, ненадолго.
Это был отличный корабль: небольшой, очень прочный, с хорошим запасом хода. Его словно специально создали для того, чтобы он, развернув все паруса, летел стрелой по волнам туда, куда его пошлет воля рулевого. Необыкновенно изящный, с округлыми обводами, окрашенный в глубокие изумрудные тона — словом, идеал.
Его Феанаро сжег первым.
Кажется, он снова о ней забыл. Уставился на карту невидящим взглядом, будто его перестало интересовать, что происходит здесь и сейчас.
Гиль, в конце концов, это надоело. Она снова придвинула свиток, обмакнула перо в чернильницу и принялась дорисовывать уточняющие пометки. Надо же чем-то заняться, а не сидеть и рассматривать пустоту. Девушка добавила еще несколько речных притоков, разметила окраины леса, и делать стало решительно нечего. Гиль задумчиво прикусила кончик пера.
Тьма и кровь! Хватит. Ничего больше нет. Феанаро забрал карту, нарочито аккуратно ее разгладил и, даже не взглянув, отложил в сторону.
— Я знаю, как тебя зовут, — негромко, обращаясь скорее к самому себе, заговорил он. — А вот ты моего имени — нет. Но даже когда ты его услышишь, оно не скажет тебе, Гиль, к счастью, ровным счетом ни о чем.
И в особенности о корабле с изумрудными бортами.
Опершись на руку, Гиль вслушивалась в этот богатый обертонами голос, звучавший так непривычно и в то же время так красиво. Он лился ровным потоком и вызывал какие-то смутные, неведомые чувства: так мог бы звучать свет звезд, с той лишь разницей, что голос был много ярче.
Услышав свое имя, девушка вздрогнула от неожиданности. Что?.. Она выпрямилась и вопросительно взглянула на него.
Он говорил много и неторопливо, по нескольку раз повторяя одни и те же слова, так что Гиль легко запомнила часть названий. Стол. Карта. Палатка. Горы. Озеро. Огромное озеро — для этого есть такое особое слово, ёar[6]. А еще Гиль узнала его имя, и оно показалось ей сухим и звонким.
Девушка бы, вероятно, услышала еще немало, но уютный шум лагеря внезапно пронзил резкий звук рога. Это был, бесспорно, сигнал тревоги, потому что Феанаро быстро поднялся, взял меч в темных ножнах и, недвусмысленным жестом приказав ей оставаться на месте, ушел.
Как бы Гиль ни раздирали любопытство и страх одновременно, ослушаться она не посмела.
***
Сторожевые посты были утроены, и каждый, кто умел обращаться с оружием, не расставался с ним ни на миг. Вторую, ближнюю к лагерю, цепь защиты образовывали лучники.
С того самого момента, как рог пропел «Бо-е-ва-а-а-я тре-во-о-о-о-га», кто-то был взволнован или испуган, кто-то охвачен азартом, но все без исключения понимали, что столкнуться они могут с чем угодно.
Лайрэ давным-давно забрала Гиль с собой обратно к целителям — каждая пара рук на счету, так что в палатке Феанаро было темно и тихо. Майтимо запалил несколько свечей, подвинул стул поближе к столу и принялся разбирать оставленные свитки. Планы разведок, чертежи, карты, разнообразные заметки обо всем подряд — Майтимо неторопливо сортировал их и привычно удивлялся беспорядку. Для него самого подобный хаос был прямо-таки враждебен: Майтимо просто не мог ясно мыслить в ситуации, когда карта занимала три отдельных свитка, которые непонятно как соотносились друг с другом, да к тому же еще были испещрены массой дополнительных пометок, временами к изображенной местности совсем не относящимися. К чему записывать прямо поперек озера список составных элементов для какого-то сплава? Что за сплав, кстати, тоже непонятно. Майтимо прочел состав, усомнился в том, что это вообще квенья, определенно установил, что это все-таки родной язык, раз ему знакомы все слова, предположил, что ничего не смыслит в литье металлов, припомнил собственноручно откованные вещи, решил, что с этим у него дела обстоят не так плохо, прочитал запись еще раз и почел за лучшее отложить дальнейшее исследование на потом.
Сколько Майтимо себя помнил, на отцовском рабочем месте, где бы оно ни располагалось, всегда царило то, что Феанаро именовал «свободным расположением материи в пространстве», а Нерданэль звала попросту бардаком. Впрочем, отец никогда не препятствовал попыткам это «свободное расположение» как-то упорядочить. Возможно, потому, что никто особенно и не рвался, резонно опасаясь угодить руками в какой-нибудь незавершенный опыт.
В данном случае бояться было нечего, поэтому Майтимо принялся разгребать завалы — все остальное, что можно было, он уже сделал.
Оставалось только ждать.
***
Впрочем, для этого, кажется, нашлась помощница. Гиль присела у цветов, осторожно взяла один стебель в руку и повертела. На лице ее почему-то нарисовалось озабоченное выражение. Девушка взглянула на Лайрэ, потерла лоб и нахмурилась: явно хочет что-то сказать, но не знает, как.
— Нет, — наконец произнесла Гиль.
Лайрэ с некоторым недоумением взглянула на нее. Девушке очевидно что-то не нравилось в принесенных цветах, но Лайрэ не могла понять, что.
— Это вкусно, — сказала Лайрэ, жестами показывая, что корешки почистят и съедят.
— Нет, — повторила Гиль. Выглядела она уже прямо-таки отчаявшейся.
От дальнейшего безнадежно провального разговора их спасло появление Торно, который, взглянув на цветы, поинтересовался у Лайрэ, кого она собирается травить в таких количествах.
— Трави… — Она взяла одно растение, внимательно осмотрела соцветие, разрезала корень и пробормотала что-то невразумительное, но судя по тону, очень сердитое.
Торно только головой покачал, помогая Лайрэ сгрести водяной болиголов[8] в кучу и выбросить прочь.
Гиль облегченно вздохнула. Ей бы ни за что не удалось объяснить, в чем беда с этой травой.
***
Сидящие вокруг костра молчат. Изредка кто-то вздыхает, словно собираясь заговорить, но тишина остается полноправной участницей компании. Чуть поодаль на земле, завернувшись в плащи, спят прочие, утомившись.
Пики гор, обступающих долину с трех сторон, теряются в мглистой дымке. Позже разъяснится, и можно будет увидеть, как белеют на пиках снежные шапки. А пока все затянуто пеленой, и только одинокое пламя напоминает о вечном Свете.
Ночь туманна, и нежны ее объятья.
И когда кольцо сумерек разрывает властный возглас и сполохи факелов, никто из бодрствующих у костра даже не удивляется, привычным жестом вынимая мечи из ножен.
В конце концов, они бессмертны.
Тьелкормо резко осаживает коня, так что золотистый жеребец слегка приседает на задние ноги. Еще немного, и передовой отряд нолдор схлестнулся бы с дозорными, охранявшими эту стоянку.
Между отцовским возгласом — «Кто вы, квенди или кто другой, отвечайте быстро, ибо вам лучше знать, что дети Феанаро окружили вас!»[9] — и появлением из темноты укутанных в плащи фигур уложилось два удара сердца, не больше. И еще спустя мгновение они заговорили. На непривычном и в то же время странно знакомом языке.
Так встретились на Митриме аманэльдар и мориквенди, и среди безнадежности и туманов была та встреча подобна согревающему пламени костра. Ибо кто чаял, сжимая меч, найти во мраке друга и брата?
Ночь нежна, но обманны ее объятья.
***
— Знаешь… — медленно начал Амбарусса.
— А? — меланхолично отозвался Майтимо.
— Там отец вернулся.
Едва рассортированные бумаги разлетелись, как белые птички, с опрокинутого стола. Амбарусса фыркнул, подобрал первый попавшийся свиток и кинул его в жаровню.
—…а Эльвэ оградил свои владения не только силой руки, но и чарами. Власть Мелиан укрывает его королевство. Синдар зовут его Дориатом[10].
— Что значит…
—…Лестанорэ.
[1] Вельвет «Капитан Арктика»
[2] Мельница «Радость моя»
[3] С. Сурганова «Весна»
[4] Бегущий — созвездие Менельмакар (соответствует Ориону). Орион восходит точно на востоке и заходит на западе.
[5] Телега — созвездие Валакирка (соответствует Малой Медведице). Расположено точно на севере.
[6] Море (кв.)
[7] Пастернак
[8] Он же цикута.
[9] «The History of Middle-earth», Volume IV, «Prose Fragments Following the Lost Tales», pp.6-7
[10] Огражденное Королевство (синд.)
